Когда в начале ХХ века Столыпин сказал, что богатство России будет прирастать Сибирью, ему поверили немногие. А если и поверили, то восприняли в прагматическом и сугубо потребительском ключе. Конечно, то был век колоний, и обширные русские земли за Уралом подчас так и воспринимались, - как изобильные кладовые, откуда можно черпать золото и руды, меха и лес. Однако, как кажется, последний великий политик великой Российской империи имел в виду нечто совершенно иное: сибирский характер, сибирскую предприимчивость, сибирское моральное и физической здоровье, вообще дух этой широкой земли, края авантюристов, поэтов и землепроходцев, столь выгодно отличающийся от болезненных и противоречивых настроений Петербурга и Москвы. Когда-то славянофилы любили говорить о русской молодости. Но уже К.Н.Леонтьев опасался, как бы эта молодость не обернулась преждевременной дряхлостью, без зрелости, - уже больно много мы сделали заимствований у старческих культур и мертвых цивилизаций, уж больно стеснялись жить на свой манер. И Сибирь казалась пространством, где эти опасения меньше всего обоснованы. Сибиряки устраивались на своей земле прочно, надежно, привыкли отвечать только за себя, - они уже рискнули сюда перебраться, они уже отказались от перестраховочной опоры на насиженные места. Сибирь, - думал Столыпин и немногие его единомышленники, - русская Америка, но без территориального разрыва и разноплеменной эмиграции. У Сибири - великое будущее.
       
       Развитие 1907 - 1914 гг. подтвердило самые оптимистические прогнозы. Именно сибирские города Омск, Красноярск, Иркутск, Хабаровск быстрее других развивались, легче перенимали технические новшества и усовершенствования, были менее консервативны по духу, не меняя при этом своего национального характера и патриотической ориентации.
       Гражданская война спутала все карты. И все-таки заманчиво представить, как бы выглядела наша страна, если бы победил Колчак и оставил город Омск столицей России...
       
       Однако история не знает сослагательного наклонения. У власти надолго закрепились большевики.
       
       В советское время значение и образ Сибири были противоречивы. С одной стороны, край оставался последней надеждой, глубоким тылом державы, где глухо отзывались брожения и нестроения центра. С другой, - в эпоху форсированной модернизации, когда ломались миллионы судеб, на десятилетия взял вверх бездарный потребительский подход. Разрушалась природная среда, разрушалась столетиями выстраивающаяся жизнь.
       Однако глупо красить историю нескольких поколений в однообразные кроваво-черные цвета. Сибирь, бывшая для многих кошмаром и бедой, - не рассказывай анекдотов, в Сибирь сошлют, - пугали своих чад не на шутку обеспокоенные родители под Самарой и под Полтавой, - оставалась краем людей отважных и независимых. Здесь человек как на ладони, всегда можно уйти в тайгу, всегда можно найти в тайге своего обидчика. Пустое, незаселенное пространство оставляет шанс даже тогда, когда, как кажется, кольцо уже почти сомкнуто. Да ведь и не только лагерями славна была земля Сибирская. Строили города, тянули железные дороги, и подневольный труд и вольный в конечном счете становились памятником людскому упорству и преодолению, победой над средой. Земля же всех принимала, не делала различий, - и бывших охранников, и бывших заключенных, и коренных сибиряков. Когда едешь ныне по железной дороге из Тайшета в Абакан, или по трассе БАМа, или от станции Сковородино к Якутску, видишь своими глазами, что не только лагерные байки, но и романтические комсомольские песни, и староверческие предания дают трагический и величественный образ диалога русского человека с этими распахнутыми пространствами.
       
       Удивительно, но на фоне всепроницающего социального кризиса 60-70-х годов Сибирь осталась здоровой, цельной. Именно здесь возникла лучшая русская литература третьей четверти ХХ столетия (Вампилов, Шукшин, Астафьев, Распутин, Солнцев, Лихоносов), здесь не чувствовалось в людях упадка, внутреннего расслоения. Говорили по большей части то, что думают, не прятали фиги по карманам, и на узких кухнях новостроек не давали воли злобе и ненависти. Общее дело, общая судьба всех тревожили, в книгах и в местной прессе подчас можно было встретить откровенное неудовольствие политикой властей предержащих, но любителям выражения "эта страна" здесь бы никогда руки не подали. Я помню, как меня потряс совершенно иной, непривычный для москвича общественный климат, когда я впервые еще школьником приехал к своей тетке-учительнице в деревню под Омск в 1974-м году. Жизнь имела смысл и приоритеты, все было без суеты, просто и в то же время прочно, расставлено по своим местам.
       
       Сибирь и Дальний Восток всегда оставались зоной побега, ухода, прорыва к свободе, прочь от затхлой и регламентированной атмосферы остальной страны. Уйти в строители, в рыбаки, в охотники, наняться в старатели и мыть золотишко, поселиться на алтайской заимке и зарабатывать сбором золотого корня, - сколь многие об этом мечтали, но и сколь многие развернули-таки круто свои судьбы.
       "Пусть говорят, что мне не по годам,
       Что очень далеко, да и накладно,
       Но я могу уехать в Магадан.
       Ладно!" - хрипел Высоцкий, выражая порыв целого поколения.
       
       И когда в 80-х годах Башлачев, как бы подытоживая опыт отцов, спел: "Я хотел бы жить и умереть в России, если б не было такой земли - Сибирь", - это был исключительно точный перифраз. Сибирь для России стала к этому времени тем же, чем была Москва для Парижа в эпоху Маяковского - единственной надеждой на иное общественное бытие, на альтернативу повседневному скучному и бессмысленному бытованию на фоне неизбежного раздражения и неизбывных неурядиц. Меня и моих друзей тянуло в Сибирь так же, как французских левых интеллектуалов в 30-е годы манило в Советский Союз: мы мечтали своими глазами увидеть и воспеть Землю Обетованную, территорию свободы.
       
       90-е годы стали для земель за Уралом тяжелым испытанием. Но и они же пошли им на пользу. Там, где люди могут изменить судьбу своими руками, они ценят удаль и независимость. Разумеется, огромный край трудно возродить за несколько лет, разумеется, существуют отдаленные районы, особенно на Севере, где невозможно выжить без помощи Центра, а Центр выполняет свои обязанности неохотно, спустя рукава, разумеется, существуют места, где до сих пор не выплачивают зарплату, где отключают свет. И так далее, и тому подобное, - мы все это слышали, мы все это знаем. К сожалению, трудней увидеть иную сторону медали. Для этого нужно идти и смотреть, разговаривать с людьми, а не только читать новостные ленты. И тогда можно увидеть расцветающий Красноярск, огромный имперский город, столицу сказочно богатого края, легендарные Усть-Илим и Братск, где до сих пор живут наследники строителей со всех стран Восточной Европы, живут празднично и богато, а надеются жить еще богаче и праздничней, и никто не сможет отнять у них уверенность в завтрашнем дне. Наконец, проехавшись вдоволь по широким дорогам (кстати, автотрассы от Челябинска до Иркутска были выстроены в конце 80-х - 90-е годы), можно прогуляться на рассвете по улицам старого Иркутска и почувствовать близость несравненного Байкала, монгольских степей, великого Китая и сказочного Тибета.
       
       По сравнению с Европой, в Сибири совершенно иное пространство, иное небо и иная земля. Особенно поражают реки. Если встать у причала на красноярском речном вокзале, глядеть, как несет свои воды (иначе ведь и не скажешь!) батюшко Енисей, подумать, что вверх по течению - склоны Саянских гор и где-то в Туве Енисей - горная речка, а вниз по течению еще тысячи и тысячи верст, - легендарный Туруханск, столица одноименного края, героический Норильск, холодная Дудинка; а в километрах четырехстах к югу - Минусинская котловина, откуда по преданию вышли все народы Евразии, и в степях там каменные изваяния переговариваются по ночам на неведомых языках, а в километрах пяти к северу село Овсянка, и живет там Виктор Астафьев, создатель "Царь-рыбы" и "Печального детектива", а еще чуть выше заповедник "Столбы" с его уникальными и очень странными скалами, - если замечтаться и все это представить себе достаточно легко и наивно, то тайна жизни раскроется перед тобой как раковина, и ветер столетий будет еще долго шуметь в ушах.
       
       Когда возвращаешься, когда переезжаешь Урал, чувствуется, как пространство немного сворачивается, пейзаж теряет размах и масштаб. Но в то же время никакой четкой границы не существует, отчуждения не существует. Сибирь в лучших своих чертах, собственно, и есть Россия. Та Россия, о которой мы грезим.
       
       На границе Челябинской и Курганской области дорожную столовую-заежку держит некто Глеб по прозвищу Покос. Он охотится в окрестных лесах, пишет песни и сочиняет частушки, записал пару кассет на какой-то курганской домашней студии. Глеб удивительно талантлив, но он ничего не хочет менять. Понимает парень, что жизнь - здесь и сейчас, между Челябинском и Курганом, а вовсе не в Рио-де-Жанейро и не в Москве. Он не ищет стиля и никому не подражает, стиль и собственный, ни на кого не похожий голос у него появились, наверное, лет в пять. К каждой своей фразе Глеб прибавляет: "Покос такой", - и этот якобы словесный сорняк делает его сказочную речь еще поэтичней. Мне кажется, что Глеб Покос олицетворяет самый чистый русский тип начала ХXI века (только не надо толпами ездить в Курган и брать у него интервью).
       
       Сибирские дети обожают ролевые игры. Путешествуя от Челябинска до Улан-Удэ мы встречали группы подростков, отправляющихся из Слюдянки под Томск на игру по "Властелину колец" Толкиена, из Тюмени - в Хабаровск на игру по "Обмену разумами" Шекли. Мы вовсе не знали имени писателя Крапивина, по романам которого каждый год устраиваются грандиозные спектакли где-то в районе Мариинского острога. Об этом нам рассказала очень странная девушка из Томска на одиноком полустанке в Барабинской степи...
       Что это такое? Очередное увлечение, мода? Мне кажется, что нет. Они предчувствуют великое будущее.
       
       Богатство и слава России будут прирастать Сибирью.

Андрей Полонский